Шагнуть внутрь тяжести

 

Может быть, всегда было сложно писать, не только сейчас? И тем не менее временами через стену из камня всё равно пробивалось что-то живое. (Не) моё слово. Незнакомая я. Может быть, стоит продолжать делать усилие, садиться и писать, даже если это кажется бессмысленным и невозможным? Это же самое настоящее чудо – наблюдать за течением времени и фиксировать его в виде появляющегося здесь текста. Можно направить фокус внимания сюда и впечатлиться этим чудом, можно отмахнуться – ой, тоже мне, и не такие чудеса видали. И продолжить писать. Шагнуть внутрь тяжести (“Шаг делается не в сторону от тесноты в позицию наблюдателя, а внутрь тяжести”. В. В. Бибихин).

Кажется, что здесь вообще ничего не происходит, всё замерло. Жизнь была летом и осенью 2020, пред-жизнь / обещание жизни, но рождения так и не произошло. Сейчас я в привычном для себя замершем состоянии. Как осмелиться и начать говорить о важном – не скользить по поверхности, боясь соприкоснуться с темнотой, болью и ужасом, но решиться и сделать этот шаг. Закрыть глаза, сжать пальцы и ступить в небытие, сулящее жизнь, – и не умереть. Не исчезнуть. Продолжиться.

Присутствие утренней прохлады еще можно уловить в воздухе – но всё больше пространства забирает себе духота. Скоро не останется места ни для чего другого.

Что может быть сопротивлением в данной ситуации? Если я верну себе внимание и погружусь в чтение книги? Буду думать о своём тексте или даже напишу несколько абзацев? Не сужу свою жизнь к экрану смартфона и мониторенью новостей? Если буду чувствовать в себе жизнь и себя живой?

***

Учора думала пра бацькоў, пра тое, што “ведаю” іх, ведаю, што яны вернуцца, нягледзячы на рызыку затрыманняў. Мама сказала – мы вяртаемся, гэта наша краіна. Як мы кінем людзей, нібыта ўцяклі? Я плакала, калі зразумела, што яны зробяць такі выбар. Ад любові і гонару за іх. Ад удзячнасці. Я дзіцёнак сваіх бацькоў, я такая, як ёсць, таму што яны такія. Я ўдзячная ім за свае каштоўнасці. Пасля быў момант, калі мне падалося, што яны ўсё ж такі вырашылі застацца. Маё сэрца прыняло і гэта рашэнне з лёгкасцю. Я глядзела на іх фоткі з Грузіі, што скідвала мама ў наш сямейны чацік. Якія яны там з татам шчаслівыя. Я так была за іх радая, што яны ў бяспецы, што ім там добра, што вакол так прыгожа і яны могуць радавацца. Я глядзела на іх і (зноў) плакала (ужо) ад радасці. Падумала: цікава, што абодва (такія розныя) выбары выклікаюць у мяне слёзы. І да любога з іх я гатовая. Я б хацела, каб яны засталіся там, але рэальнасць такая, што яны вернуцца. Напэўна, я перажываю нешта падобнае, пра што казала Л. – калі вельмі хочаш, каб твае блізкія апынуліся ў бяспечным месцы, дзе іх цэняць, любяць, дзе пра іх клапоцяцца. Але мы тут.

***

Поговорила с И. Такое чувство, что она со мной разговаривала, как с человеком, стоящим на крыше дома и собирающимся прыгнуть вниз. Как будто нужен специальный подход к людям, находящимся в ситуации насилия и выбирающим в ней оставаться.

Но всё безумно сложно. Надо принять (и я принимаю) невероятно сложные, невозможные решения. Как могут быть приняты какие-то “разумные” решения в ненормальной ситуации? Тут уже другой мир. И я чувствую эту растущую стену между нами. Дурацкая аналогия приходит в голову – “мы её теряем”. Я, как оборотень, превращаюсь здесь в кого-то другого. Так сложно было прощаться с И. Словно она держит меня за руку, пытаясь вытянуть в свой мир, и кажется, что эта надежда есть (и портал), пока она держит меня за руку. И я вынимаю руку – и всё. Снова возвращаюсь в свой мир грёз.

Но здесь есть жизнь.

Здесь есть жизнь. Что с ней всей делать? Со всей любовью, что есть здесь? Со всей огромной любовью, которую не сложить в чемодан и не увезти с собой. Я бы хотела укрыть ею всех и спасти, уберечь – родителей, Женю и Даната, всех людей в тюрьмах. Всех.

***

Сёння забралі бацькоў на допыт.

 

***

Стыдно, чувствую себя как подросток. А с другой стороны, ну, я просто (неожиданно) влюбилась, и это прекрасно. Особенно в это страшное время. Может быть, потому оно со мной и произошло именно сейчас – такой Эрос и Танатос. Безумно хочется трахаться посреди этой пляски смерти. Жизнь просто бьётся, прорывается из меня.

***

Перадапошні мой дзень у Брэсце. Цэлае жыццё я пражыла за гэтыя дні. Як толькі заехала сюды, мне так спадабаўся гэты дом. Я знайшла тут спакой і прыстанак, пачала выдыхаць, дыхаць. Тут так шмат месцаў, і можна было затрымацца на трошку ў кожным. Так шмат кніг – хацелася браць усе – і пазначаць іх “сваімі”, адкрываць, пачынаць чытаць і не заканчваць (амаль) ніводную. Адну кнігу я дачытала – вунь яна яшчэ ляжыць на стале ў “пакоі з чарапахай” – Вальтэра Беньяміна “Берлінскае дзяцінства” – і цяпер бачу паралелі з тым, што адбываецца навокал, і з маімі ўнутранымі працэсамі.

Мне так балюча.

Я лячу сябе сваёй закаханасцю – напамінамі пра жыццё, што працягваецца, пра тое, што “хочаш жыць”. Але мне вельмі балюча, боль разрывае знутры.

Нібыта гэты дом, які стаў на вельмі кароткі час маім сховам, пачынае незваротна рассыпацца. Я спрабую трымаць яго, але ў мяне атрымліваецца ўсё горш і горш. Усё бурыцца, усё, што ты любіш, усё, што прасякнута любоўю. Так балюча, што гэтай любові не хопіць, каб абараніць блізкіх. Усе закуточкі, сакрэцікі, сховы, усё, што запоўнена адчуваннем любові і шчасця, усё рассыпаецца на кавалкі, якія толькі нагадваюць пра тое, што тут (раней) штосьці было ці мусіла быць.

***

Я в Киеве. Вдали от дома мне очень страшно, что дома больше нет. Что Беларуси больше нет. Внутри страны так не чувствовалось. Можем ли мы ещё что-то сделать? Что могу (с)делать лично я? Кроме того, чтобы продолжать отстраивать внутренний мир в то время, когда рушится внешний.

 

Холодно, пусто, одиноко. А. как-то сказала, что её “кризис” был связан с темой одиночества, конечности и бессмысленности всего. Мне кажется, что, возможно, то состояние, о котором она говорила, я переживаю большую часть времени. Что я в основном из него состою. Что моя обратная сторона – добрая, светлая – та, отражение которой я увидела в А. (и влюбилась), тонет и меркнет в этой тёмной бездне. Её уже будто не откопать, не дозваться. Этого доброго, милого, радостного ребёнка, любящего жизнь. Боюсь напугать А. и только надеюсь, что достаточно ей нравлюсь, чтобы она за меня поборолась. Что она тоже что-то во мне успела увидеть, что больше этого испуга и ненависти к себе.

 

Мне_чего_хочется?

 

Мне хочется плакать

Хочется, чтобы А. мне написала

Хочется дописать стихотворение, опубликовать его, и чтобы А. оно понравилось

Хочется ей нравиться

Хочется постричься

Не знаю, чего ещё хочется

Хочется домой

Хочется, чтобы меня кто-то пожалел

Хочется, чтобы кто-то гладил_и моё тело

А я бы плакала. Хочется быть любимой

Хочется написать книгу.

 

Ловлю себя на том, что пытаюсь залезть в голову к другому человеку, узнать, о чём она думает, что чувствует, почему поступает так, а не иначе. В ответ на её (как мне кажется) спонтанные сообщения начинаю катать простыни текста, чтобы всё забрать себе, заморозить или засушить, уложить в коробочку и закрыть – обездвижить сразу же и присвоить – моё. Али-Моемо – город (из моего сна), в котором всё устроено так, как я того хочу, в котором все ведут себя так, как мне надо. Город, в котором, кроме меня, никого нет.

 

***

Встречались с И., гуляли с ней целый день. Ходили в оранжерею, потом гуляли по лесу. И. всё спасала улиток, убирала с дороги – а их было там так много. Присели на берегу озера, болтали о всякой несерьёзной ерунде. И. за меня всюду платила, сказала, что я в гостях, и мы шутили, что у меня сейчас не много возможностей позвать её в Минск и отблагодарить тем же, быть гостеприимной. Смеялись, что буду должна и что моё желание тоже о ней позаботиться и сделать приятное станет последней (недостающей) каплей, которая разрушит этот режим. Катались на весёлых горках и колесе обозрения – было очень тепло и хорошо. Почти как в детстве. Последние дни лета, последние дни в Киеве. Мне было хорошо и тепло рядом с И., хотелось сесть ближе, дотронуться до её руки, но я не смела ни о чём таком сказать или показать. Это то место, где я остаюсь одна. Потом поехали в гости – и там я уже окончательно себя бросила. Вся эта тема, когда кажется, что все тебя презирают и ненавидят. И почему ещё продолжают проводить со мной время – так это оттого, что испытывают жалость (такую брезгливую жалость), когда не можешь пройти мимо умирающего насекомого, хотя это и вызывает отвращение. Я как эта улитка, что ли? Я думаю, что люди меня любят. Я это знаю. Я знаю, что есть во мне что-то доброе и беззащитное, что я не могу спрятать и что обезоруживает также людей рядом. Это я сама себя мучаю и ненавижу. А люди меня любят. Но мне даже в такую любовь трудно поверить. Тем более, что хочу-то я совсем другой. Я хочу, чтобы мной восхищались, испытывали ко мне возбуждение, любовались, хотели бы до меня дотрагиваться, заниматься со мной сексом.

***

Я ў Мінску. Не вельмі яшчэ разумею, куды вярнулася і што тут рабіць. Людзі масава з’язджаюць з Беларусі. Некаторыя трымаюцца за спадзяванні, што яшчэ вернуцца, але, магчыма, не будзе болей куды вяртацца. Не вернуцца… Так і пачуцці мае сыходзяць з мяне. Яны напоўнілі мяне радасцю і жыццём, а цяпер пакідаюць – “злючкі”. На іх месцы з’яўляюцца і растуць пустата і холад. І. мяне ўчора праводзіла на вакзал у Кіеве, і гэта так напоўніла мяне цяплом і любоўю, што я хачу расцягнуць гэты вечар навечна – як і ўсё ў сваім жыцці, што я калісьці любіла.

***

Сижу в кафе, жду напиток “согревающий”. Ушла из квартиры рано утром, потому что снова накрыло удушающим страхом, что ко мне могут “прийти”. Постоянное ощущение нависшей угрозы. Хочется спрятаться так, чтобы меня никто не нашёл. Но только внутри себя могу создавать это пространство и убегать туда. Или вот находить это кафе и обманывать себя, что здесь (пока я здесь) ничего страшного со мной не произойдёт. Я в безопасности.

В Беларуси из нашей команды остались только я и Т. Мы стали чаще видеться, я чувствую себя тепло и безопасно у неё в квартире – наверное, само по себе присутствие в пространстве мамы и грудного ребёнка делает его безопасным. Люлька в центре комнаты, в ней мирно кряхтит ребёнок, красивый предзакатный свет вливается внутрь и отражается от стен. Приехала к Т. в прошлую субботу в гости, разговаривали до 12 ночи, собралась уезжать домой, а Т. говорит – можешь оставаться ночевать – тут, на диване. Ю. не мешает спать. А я бы и хотела стать частью их микрокосма. Никуда не уезжать. Остаться в квартире, где в соседней комнате спят мама с ребёнком – и меня тоже накрыло бы краешком их любви. Но, конечно, я не буду обкрадывать грудничков. “В другой раз”. Надеваю куртку и выхожу в ночь.

На следующий день в сети появляются очень неприятные “сливы” (доносы), я залажу в ванну, чтобы согреться, пишу Т. и спрашиваю – как ты? Т. отвечает – не могу сдвинуться с места. “Хочешь – приеду с ночёвкой?” – “Да”. Вот и он, этот “другой” раз, приправленный болью прощания, гореванием по украденной жизни. Т. всё время плакала. Уже через день они были в Грузии.

***

Если я окончательно приму решение остаться в Беларуси, я боюсь, что-то во мне безвозвратно умрёт в этот миг.

***

Так хочацца канчаткова знясілець, каб быць гатовай да ўсяго. Ці магу я дасягнуць такога ўзроўню (якое тут падабраць слова) прыняцця, самаахвярнасці, смеласці, упёртасці, упэўненасці, адшыбленасці / стомленасці – каб быць гатовай да вобшуку, да допытаў, затрымання – да сутыкнення з гэтай сілай і гэтым злом – і не зламацца, не спужацца, не разгубіцца, захаваць сябе? Чытаю пра катаванні, якія працягваюцца над людзьмі ў турмах, – вельмі страшна. Страшна, што не змагу быць моцнай там. Што разгублюся, зламаюся. Што не змагу падтрымліваць людзей побач, што павылазяць самыя дрэнныя мае якасці. Што не змагу пасля з гэтымі ведамі пра сябе жыць. Ці змагу.

***

Пакуль на волі, пакуль не затрымалі. Гэтыя думкі займаюць большую частку часу – і я думаю, ці ёсць у гэтым сэнс (які), магчыма, я вартая большага (чаго), і хто вызначае – што большае, а што не. Думаю пра гэта і ўсё адно не знаходжу для сябе іншага шляху, альбо проста ведаю, што гэты – мой. Помню, як С. казала (незадоўга да катастрофы), калі супраць нас пачалі збіраць подпісы, – што мы павінны палітызавацца, іначай нас знішчаць у адно імгненне, як толькі захочуць. Яна гаварыла пра ЛГБТК-актывізм, і вось гэта адбылося з усёй краінай. Маёй мэтай і сэнсам было ствараць для сябе месца ў Беларусі. Не ў “гета” сыходзіць (заўжды злавалі такія параўнанні), а вельмі канкрэтна – сваім целам, сваёй фізічнай прысутнасцю, сваім голасам – ствараць для сябе месца. Напэўна, гэтая мэта (у нейкім сэнсе) застаецца для мяне і цяпер – штодзённа сцвярджаць сваю прысутнасць тут. Патрабаваць (claim) сваё месца. А можа быць, сапраўды, як тое лісце на дрэвах – уражаная тым, што адбываецца, я застыла на месцы і, не могучы нікуды з’ехаць, моўчкі назіраю за ўсім – і на вясну зноў буду тут, прарастаць – хоць у гэтым няма ніякага сэнсу. Але і выбару няма.

***

Случилось большое горе и трагедия. Бывает, получается среди всего этого разгрести себе место для жизни. Бывает, что нет… Как вчера… К вечеру всё окончательно схлопнулось. И я снова в аду. Я в нём и не переставала быть. Больно читать реакцию людей на задержание С. Больно за него. Один комментарий меня утешил (о свободе и верности). Мне бы хотелось, чтобы так с уважением отнеслись к моему выбору быть тут, увидели в нём что-то большее, чем “глупость” и “безрассудство”, увидели в нём глубокие ценности. Это всё закончится, всё равно закончится. Многими жертвами, глубокими травмами, которые за всю жизнь не переработать, но закончится. Просто силы уже на исходе.

Ещё одно неприятное чувство, которое осознала, – это почти животная радость или облегчение, когда читаешь новости про чьё-то задержание, и вместо того, чтобы испытывать боль за человека, находишь детали в их истории, отличные от твоих, – и продолжаешь искать объяснения, почему их взяли, а тебя не возьмут. Я не хочу так. Правильно говорила М., что в условиях концлагеря всё сделано и работает так, чтобы убить в тебе всё человеческое. И это “билет в один конец”, всё зависит только от того, какой у человека порог боли. Но рано или поздно внутри каждого_ой произойдёт этот слом. Некоторые просто умирают раньше… Некоторые успевают дождаться освобождения.

***

Учора прыехала ў Вілейку, і мяне ніхто не сустрэў – я не ведала, будуць сустракаць ці не, але, напэўна, унутры ўсё роўна чакала, што тата сустрэне. Іду, і мне падалося, што ён стаіць каля машыны (такой адзінокай постаццю), чакае мяне – і так мне стала балюча ад гэтай выявы – любоў перапоўніла сэрца і раскалола яго – няважна, што – снег, завіруха, ноч, якія думкі і клопаты ўнутры самога, – а ён стаіць, сустракае мяне з цягніка – цёмная самотная постаць пасярод заснежанага горада, які ўжо лёг спаць. Я падышла, але тое быў не ён – і маё сэрца раскалолася другі раз (і я не ведаю, ці атрымаецца патлумачыць, чаму) – напэўна, ад адчування глыбіні сваёй адзіноты – таго, што любоў ужо здарылася. Ясна, мой тата, які мяне чакае ў заснежаным родным горадзе, – унутры мяне. Але чаму мне так балюча ад гэтага вобразу… Так ці іначай, ёсць яшчэ штосьці, акрамя гэтых няўлоўных неспасцігальных сэнсаў паміж намі – кранальных, гарачых, да якіх немагчыма падысці надта блізка і не апячыся, ад якіх заўжды трэба заставацца на пэўнай адлегласці. Ёсць мама і тата, якія ходзяць па хаце (цішыня, якая была да гэтага, запоўнілася пакрысе гукамі), стукаюць у дзверы, заходзяць у пакой, перарываюць маё пісанне, клічуць есці…

***

Если попробовать найти слова, которые (в которых) могут меня вместить (могу воплотиться), то ими будут – мне жаль. Даже подчеркнуть захотелось. Чего жаль? Ну вот всего… Что всё так. Хочу снова в детство, чтобы была возможность всё вернуть, чтобы все были живы, молоды, полны надежд и планов на будущее, чтобы я не задумывалась о конце. Встретила П. в городе, спрашивает – чего не заходишь к нам? Я, честно, прифигела. Я была уверена, что уже некуда ходить. А оно, оказывается, всё ещё есть. Как будто город из нескольких слоёв состоит, и нужно знать секрет, чтобы видеть и иметь возможность открывать эти двери. Потом увидела знакомую из другого своего прошлого – мы не поздоровались, но она всё ещё здесь, как и П., как и я… Ещё когда хожу на садовничьи курсы, уже темнеет, и по дороге в одном окне который раз вижу знакомого – мы мало знакомы, и я его даже недолюбливаю, но видеть его в этом окне мне приятно. Кто-то живой здесь есть. Город разорван на множество лоскутков. Поэтому я и встречаю таких разных людей из разного времени… Или это я разорвана?

***

Данат папрасіў зняць на відэа цягнік, на якім я буду вяртацца ў Мінск. Я зняла (відэа захаванае на маім тэлефоне). Праз некалькі хвілін, яшчэ не ад’ехаўшы далёка, цягнік рэзка затармазіў. Аказалася, “мы” збілі чалавека. З размоваў правадніка, якія да мяне даляталі, я зразумела, што збілі насмерць. “У фарш”, – сказаў ён. “Мы нават прыбіраць не сталі (парэшткі)”. Я ўсё спрабую знайсці хоць нейкія згадкі пра гэтую трагедыю ў навінах, але паўсюль пуста – быццам бы нічога і не было.

 

* Тэкст паўстаў на аснове дзённікавых запісаў за перыяд з сакавіка 2021 па люты 2022 года.